через десять минут.
– Где ты был?
– Длинная история, но у меня есть решение. Скоро увидимся. – Он повесил трубку.
Я не представляла себе, что он мог придумать, но мне хотелось его повидать. Я надела чистую блузку, подошла к зеркалу в ванной и заколола волосы рубиновым гребнем, который он подарил мне в день нашего разрыва. Тетя Мари выудила его тогда из мусора, и теперь я его часто носила.
Шимми действительно ждал меня в переулке. Он отвез меня к заднему входу в кондитерскую. Поцеловав мне руку, он повел меня внутрь. На нашем самодельном столе в кладовке горела свеча.
– Что это? – спросила я.
Шимми сунул руку в карман и внезапно опустился на одно колено.
– Что ты делаешь? – ахнула я, а он протянул мне золотое кольцо с бантом.
– Выходи за меня замуж, Руби.
Я рассмеялась, потом закрыла лицо руками.
– Перестань валять дурака.
– Я не шучу. Это серьезно, я все обдумал. – Он протянул мне кольцо, а я дернула его за руку, заставляя встать с пола.
– Ты совсем с ума сошел? Я в школе учусь, а тебя твоя семья проклянет.
– Ну и пусть, – сказал он упрямо.
– Шимми.
– Ты любишь меня. Я люблю тебя. У нас будет ребенок. Люди обычно в таких случаях женятся.
Он был прав, но это не относилось к людям вроде нас. С разных концов вселенной.
Ноги у меня внезапно подкосились, и я села на пол.
Шимми плюхнулся рядом, положив голову мне на колени, и прижал ухо к моему животу.
О, как же мне хотелось ему поверить, но я росла не на историях о прекрасных принцессах, которых спасали красавцы принцы. Я не знала никого, кто добился бы счастливого будущего.
– Ты же моя девушка, – сказал Шимми, улыбаясь мне снизу вверх.
Чтобы разрядить ситуацию и снять напряжение последних двух недель, я притянула Шимми к себе. Мы могли быть просто Руби и Шимми только тут, в кладовке, ну и еще на заднем сиденье машины его отца. В тот момент мне хотелось испытать что‐то приятное, и только Шимми мог мне это дать. Я дернула его на себя, жадно поцеловала и потянулась к пряжке его ремня.
После того как ритм нашего дыхания выровнялся, Шимми укрыл нас скатертью.
– У тебя такие большие планы, что мне страшно, – призналась я.
– Не бойся, я все продумал.
Я прижалась затылком к его груди, а он обхватил меня руками за талию. Лежа в его объятиях, я слушала его планы на наше будущее. Шимми говорил так страстно и убедительно, что я позволила себе роскошь все это себе представить.
– Ему понадобится хорошее еврейское имя, Самуэль, например. Не хочу Симона Шапиро Второго.
– Симон? Это тебя так на самом деле зовут?
– А я тебе не говорил?
– Нет. Как ты мог такое от меня скрыть? – Я сжала его руку. – А если это девочка? – поинтересовалась я со смехом.
– Тогда Руфь или Сара.
– Не, Руфь – это слишком старомодно. Может быть, Сара, это мило звучит.
Я глубже зарылась в его объятия. Мое воображение вырвалось на волю, и я представила себе, как мы с Шимми в том парке, напротив дома Инес, качаем наше яйцо на качелях, а на красивом одеяле у нас ланч в плетеной корзинке. Я уже почти чувствовала вкус картофельного салата с капелькой горчицы и тут вдруг услышала, как хлопнула передняя дверь и по кондитерской в нашу сторону направились тяжелые шаги.
– Черт, – Шимми торопливо потянулся за штанами.
Мы переглянулись, и я как‐то сразу поняла, что никогда нам с Шимми не сидеть в том парке.
Глава 4
Ритуал
Элинор
Каждое утро, перед тем как опустить ноги на белый пушистый коврик у кровати, Элинор целовала кончики пальцев на руках, а потом касалась ими живота.
– Доброе утро, малыш Прайд, – шептала она и брала с прикроватного столика свой ежедневник. Резкими штрихами фиолетового фломастера она вычеркивала предыдущий день – еще одни сутки, которые ребенок продержался в ее теле. Элинор вылезала из постели раньше, чем Уильям открывал глаза, чистила зубы и босиком брела в кухню, чтобы сделать утренний кофе.
Пока Уильям принимал душ, Элинор паковала ему ланч с собой. Сегодня она приготовила запеченную в духовке индейку на багете с майонезом, несколько ломтиков маринованного огурца и два овсяных печенья с изюмом. Иногда они утром вместе пили кофе на кухне перед тем, как Уильям уходил в больницу, но по средам ему нужно было уходить совсем рано, так что Элинор ему и кофе налила с собой, в термосе.
– Спасибо, детка. – Уильям обвел взглядом кухню, и Элинор поняла, что он ищет свои ключи. Она указала на крючок рядом с холодильником, где всегда их вешала. Уильям улыбнулся.
– Как я вообще без тебя справлялся?
– Понятия не имею.
Он застегнул кожаный портфель.
– У тебя ведь сегодня занятия, так?
– Да, где‐то в пять закончу.
– Заберу тебя от библиотеки. Береги малыша. – Он поцеловал ее живот и вышел через заднюю дверь.
Закрывая за ним раздвижную дверь, Элинор слышала, как где‐то вдали летит самолет. Она несколько минут постояла в дверях, глядя на дорогу. Вдруг Уильям что‐то забудет и вернется? Когда стало ясно, что он точно уехал, Элинор закрыла дверь и поднялась наверх. У нее вырвался глубокий вздох облегчения.
В запасной спальне было хорошее естественное освещение; она отлично подойдет ее родителям, когда они приедут погостить после рождения ребенка. Еще немного расслабившись, Элинор прошла в глубь комнаты и открыла дверь в кладовку, служившую ей комнатой для молитв, потом дернула за шнурок, включая свет.
В кладовке не было ничего, кроме ее сундука и мантии с атласными манжетами и воротом, в которой она в старших классах пела в хоре. Элинор вдела руки в рукава мантии и застегнула ее. В молитвенной кладовке едва хватало места опуститься на колени, но она каждый день втискивалась туда, складывала руки поверх живота и молилась.
Молилась она не так, как это делали в епископальной церкви Святого Луки, как полагалось молиться правильной жене будущего доктора. У Святого Луки молились шепотом, сидя прямо, сложив руки на коленях. В кладовке Элинор молилась от души, так, как это делали ее мать и члены Второй Баптистской церкви в Элирии. В Вашингтоне она забросила ежедневные молитвы, но теперь, во время беременности, Элинор молилась каждый день, не пропуская ни дня.
Бога она призывала громко, гортанно, то и дело вставляя в свои мольбы «смилуйся» и «я недостойна, Господи», пока хватало сил.
